Автор: Minati
Бета: нет
Гамма: CheshireC4t
Фэндом: «Борджиа» ("The Borgias")
Жанр: слэш
Пейринг: Чезаре, Микелетто
Рейтинг: R
Размер и статус: мини; закончен
Саммари: На порку Микелетто среагировал... весьма необычно.
Дисклеймер: да бросьте, зачем мне это?
Примечание: 1) вдохновляторвдохновлятор
2) в фике присутствует несколько цитат из сериала.
***
читать дальше
В такой неспокойный период, пока Папа укрепляет свою власть, Рим и правда стал другим — городом, где за каждой нарочито дружелюбной улыбкой скрывался оскал, где на бывших сторонников уже нельзя положиться, поэтому было необходимо как можно скорее окружать себя новыми преданными людьми. Микелетто отлично подходил на эту роль: неизвестная фигура в игре, мастер в своем деле, судя по всему, ловкий и незаметный и с малозапоминающейся внешностью.
— Тогда вы должны меня пытать, милорд, — сухо и ровно: рыжеволосый мужчина словно бы поставил несколько дукатов на победителя в конских бегах или же произнес, скажем, некое замечание по поводу виноградника, прогуливаясь по саду друга.
Несомненно, здравый смысл в словах убийцы присутствовал: Джулиано делла Ровере, к которому должен был обратиться наемник, к сожалению, обладал выдающимся интеллектом, чтобы легко раскусить волка в овечьей шкуре, поэтому следовало сделать эту самую шкурку как можно более достоверной. Нельзя было отказать Микелетто в находчивости, но Чезаре все равно медлил.
Рукоятка кнута в ладони — тяжелая, он крепко сжимал ее, чтобы не выронить. Карать самому Чезаре еще не приходилось, только отдавать распоряжение другим людям — он не находил в этом никакого смысла, так как странное удовольствие от чужой боли не могло пересилить брезгливость: именно чувство собственного достоинства и нежелание марать руки удерживало его от собственноручных наказаний провинившихся. Однажды Чезаре наблюдал, как на рыночной площади публично судили троих преступников, которые были приговорены к пятидесяти ударам плетью, что в действительности приравнивалось к смерти. Какой именно гнусный поступок повлек подобную кару Чезаре было, признаться, неинтересно, но все равно наблюдение за казнью он посчитал довольно ценным.
Палач, хладнокровно выполняющий свою работу, испуг, смешанный с болезненным любопытством, на лицах зевак, запах чужой трусости и слабости — малейшие детали отложились в памяти подростка. Важность подобных мероприятий для него была неоспорима: чернь следовало держать в узде, ибо с помощью страха — а не только любви — можно добиться полнейшей преданности, и публичное наказание как нельзя лучше служило для укрепления нужного настроения среди народа.
Микелетто, для устойчивости опершись о стойку с инструментами, широко расставил ноги и чуть прогнул спину: если бы не антураж пыточной камеры, то учитывая непринужденность позы и низкие интонации несколько ранее, можно было заподозрить, что мужчина предлагал себя как любовника. И надо сказать, что будь Чезаре заинтересован, он бы оценил усилия: зад у наемного убийцы был довольно крепкий, а в мужественности, которую так воспевали содомиты в друг друге, можно было и не сомневаться: широкие плечи, хорошо сложенное, накаченное тело, бугры мышц, перекатывавшихся на спине, стоило Микелетто переступить с ноги на ногу. И, что больше всего привлекало — скрытая опасность, грозящая, но и завораживающая одновременно. Но, увы, по ночам кардинал трудился во славу Господа лишь вместе с хорошенькими девами, чьи лона с удовольствием принимали милость Божью, и никак не с мужчинами. Борджиа заслужили многих порицаний, но вряд ли кто мог обвинить их в мужеложстве.
Чезаре примерился к кнуту, который, казалось, шевелился в его руках как сонная змея, и на пробу распорол им воздух: звук вышел звонким и чистым, а последующих удар — мягким и осторожным.
— Сильнее, милорд.
Микелетто даже под кнутом умудрился произнести эти два слова как блудницы и распутники, наслаждающиеся соитием в борделе, или же у Чезаре совсем пошла голова от беспокойств сегодняшнего дня, и все то — наваждение дьявола. Приказной тон распалял не хуже мехов для раздувания огня: Чезаре сделал замах больше, отчего рубец на спине наемника получился шире и безобразней.
— Если ты предашь меня, — отрывисто сказал Чезаре, с трудом удерживая контроль над голосом, — закончишь свои дни здесь.
Каждый вздох — через. Доверие нужно завоевать, но кардинал еще не знал, после чего именно можно будет объявить: задание выполнено.
— Значит, предавать вас не в моих интересах, милорд, — хриплые полустоны-полуслова прицельно били по самообладанию.
Красный цвет означал готовность пролить кровь за христианскую веру, красный — облачение новой распроклятой Святой должности, красный — бык на золотом фоне, который символизировал род Борджиа, красная — кожа у Микелетто, согласившегося ради нового господина изуродовать себя на всю жизнь. Чезаре непроизвольно вспомнил тот жаркий июльский день, и вопли, разносившиеся от одного конца площади до другого, на какой-то миг заглушавшие вечный гул людских голосов, и застиранную тунику ремесленника, который стоял рядом и отпускал время от времени едкие комментарии. Преступники начали скулить и плакать о помиловании на десятом ударе, когда палач, чуть увлекшись, сдирал им кожу полосками одним движением.
Микелетто выдержал двадцать семь.
Молча, только чуть рыча сквозь стиснутые зубы, словно отзываясь на каждую фразу Чезаре. И еще больше бы смог, о чем не преминул тотчас же проинформировать, но заявление целенаправленно осталось неуслышанным: Хуан не церемонился с предполагаемым (и по сути, реальным) отравителем кардинала Орсини, и у него было достаточно времени избить пленника, прежде чем подоспел Чезаре. Удивительно, как наемник на ногах держался после двойной экзекуции — наверное, все его тело было сплошным кровоподтеком. Хотя, конечно, если бы за допрос — настоящий, а не тот фарс, что они сейчас устроили — взялся гонфалоньер папской армии, то вряд ли Микелетто вообще пришел бы в сознание. Младших братьев, к великому разочарованию Чезаре, Господь не наградил дальновидностью и мудрой сдержанностью — Хуан сразу применил бы самые жестокие пытки, желая выяснить интересующие его сведения, и замучил тем самым подопечного до смерти. Дыба в совокупности с кнутом, а на десерт – испанский сапог или же колесование, и можно было вытягивать любые тайны.
Раскололся бы Микелетто или же он в самом деле легко переносил страдания, причиняемые всевозможными изобретениями человеческой жестокости, что хранились в замке Святого Ангела? По всей видимости — второе.
Факелы, освещавшие подвал, чадили, пахло сыростью и кровью. Чезаре с минуту рассматривал исполосованную спину убийцы, превратившуюся его стараниями в кусок кровоточащего мяса, и тяжело дышал. Как было трудно начать, также трудно — остановиться, одернуть себя. Темнота внутри разрасталась с каждым взмахом кожаного кнута и выплескивалась за край. Чезаре не был готов к тому, что ему так понравиться быть источником боли, от которой корчился безжалостный убийца, что звериная необузданная жажда подчинять и властвовать, которая успешно маскировалась в его сердце, проснется.
Микелетто выпрямился и повернулся.
И… Чезаре тем более не был готов к тому, чтобы наказуемый под пыткой возбудится, о чем недвусмысленно говорило его напрягшееся мужское достоинство, скрытое гульфиком на холщовых штанах. Полумрак, конечно, укутывал в тени многое, но не все.
Кардинал в замешательстве присвистнул:
— Ого. Похоже, тебе весьма понравилось? — Микеллето, не отвечая, испытующе кивнул: он ни на секунду не смутился, даже, казалось, с интересом ожидал реакции Чезаре, и потому тот не мог повести себя так, как повел бы в аналогичной ситуации с другим слугой: наказать повторно. Рыжеволосый ублюдок вызывал противоестественное желание соответствовать ему, ведь Чезаре знал: такой зверь как Микелетто будет слушаться до тех пор, пока ощущает чужую силу, и при малейшей слабости вгрызется в кормящую руку острыми клыками. Поэтому весьма вовремя пришла иная, блестящая мысль, которая разом разрезала бы гордиев узел и проверила на покладистость или находчивость нового помощника. — Что ж, оставлять без внимания данный факт было бы попустительством с моей стороны.
Чезаре облизнул сухие губы, вдруг заметив, что Микелетто странно-голодным взглядом проследил за его движением и явственно сглотнул. В глазах столь непонятного человека напротив блуждало безумие, и как вспыхивает стог сена от нечаянной близости упавшего факела, Чезаре заразился им, наверное — иначе как объяснить поднимающуюся от низа живота волну запретного жара, точно такого же, какой он ощущал при взгляде на несравненную Лукрецию, любимую младшую сестру. Решив не делать преждевременных выводов, которые не всегда содержали в себе истину и часто разрушали стройную казалось бы логику, молодой кардинал подчеркнуто спокойно произнес:
— Разреши свою проблему, и поскорее. Не заставляй меня ждать.
Микелетто ухмыльнулся так, что Чезаре ощутил себя последним грешником, словно бы это его фаллос встал в самом неподходящем месте, в самый неподходящий момент, в самой неподходящей компании. Наверное, Чезаре бы разозлился, знай он точно, что определяющую роль сыграла его компания, но так как высоким эгоцентризмом молодой кардинал не страдал, то рассмотрел остальные возможные объяснения. Не исключено, что убийца относился к той категории любителей постельных успех, кто предпочитал игрища в постели пожестче. С другой стороны, быть может, наемник, чтобы отвлечься от происходящего, вспоминал какую-нибудь пригожую куртизанку, из-за хорошего воображения провалился в фантазию и захотел девушку в реальности?
Микелетто без лишних разговоров начал развязывать пояс, прислонившись все к той же стойке с инструментами. Секунда, и он приспустил штаны, показав тазовые косточки и без смущения освободив от оков ткани возбужденный пенис — ко всему прочему, порок Микеллето отягощен также и эксгибиционизмом. Волосы у него в паху — кучерявые и такие же рыжие, как и на голове, что, впрочем, вполне предсказуемо. Чезаре не знал, почему удостоил этому факту столько внимания.
— Не погрешу ли я перед Господом Богом за рукоблудие, милорд? — Микелетто приподнял уголки губ в недоухмылке и чуть поморщился: видимо, беспокоила изувеченная спина, а его рука тем временем уверенно легла на напряженный член.
Бог мой, как же он был... огромный. Чезаре старался не разрывать зрительного контакта с Микелетто, но не сдержал острое любопытство, скользнул взглядом по обнаженному торсу, шраму на ребрах, дорожке волос под пупком и еще ниже.
— Раскаяние вернет любовь Божию, — хмыкнул Чезаре. Интересно представить, что бы сказал отец или Хуан, если бы они заметили его в столь компрометирующем положении. — Если тебя это так волнует, я отпущу этот грех на исповеди. Как и остальные, впрочем. Полагаю, их у тебя немало?
Смех Микелетто напоминал лай собаки: такой же хрипловатый, гулкий, злобный.
— Мне комфортно с моими грехами, милорд, но благодарю за ваше великодушное предложение, — Микелетто говорил невнятно и быстро, задыхаясь. Капельки пота блестели на его лбу, изрезанному морщинами, кровь запеклась в уголках разбитых губ — угрюмость запечаталась в чертах убийцы. Он, не отрывая глаз от Чезаре, ласкал собственный член, проводя рукой по всей длине, словно бы проверяя размеры, которыми был награжден природой. Левая его рука, покоившаяся на бедре, чуть дрожала от напряжения. Грудная клетка двигалась в такт движению: накаченный живот втягивался при каждом вздохе.
Чезаре никогда не думал, что подобное зрелище могло выглядеть настолько... нераздражающим. То есть, удивительно, что он не испытывал отторжение и неприятия от картины возбужденного мужчины, как можно было ожидать. Поэтому, да, "нераздражающий" — довольно приемлемое определение.
Длинный, хриплый стон пронесся по камере, и Чезаре в два шага очутился подле Микелетто и грубо закрыл ему рот. Возможно, порыв выдал смятение кардинала, но он ничего не мог с собой поделать: посторонние не должны были догадаться о происходящем в этих четырех стенах. Прикосновение уже спустя секунду показалось ошибкой, хотя Чезаре и нравилось играть с огнем, вызывать эмоции на бесстрастном некрасивом лице, чтобы разобраться в своих.
— Silentium, mi amice. Никаких звуков, — Чезаре демонстративно вздохнул: — Что обо мне будут говорить в Риме, если узнают, что преступники, которых мне отдали для пытки, ведут себя столь неподобающим образом?
Мужчина задвигал рукой сильнее, жестче, покрасневшая головка исчезала в его кулаке, и Чезаре на миг представил, как мозолистая ладонь царапает разгоряченную, нежную кожу члена, как доставляет некоторые неудобства наравне с удовольствием. Низ живота опалило жаром, который кардинал старался игнорировать. Он так и не убрал руку со рта наемника: нужный момент был упущен, а сейчас делать это глупо: словно бы Чезаре уступил Микелетто в их маленьком бессловесном противостоянии, а ведь Борджиа — никогда не проигрывают. Поэтому ладонью ощущалось прерывистое, надсадное дыхание Микелетто и царапающая кожу щетина, убийца практически незаметно ласкался, словно бродячий пес, соскучившийся по хозяйской любви.
Микелетто, гладя себя так неистово, что зрачки его глаз расширились на всю радужку, свидетельствуя о сладости самоудовлетворения, упорно сдерживал собственные стоны: приказ превыше всего, и Чезаре это одобрил. Приятно было видеть, что жестокий убийца способен испытывать физические потребности и связанное с ними наслаждение: так он казался менее сверхъестественной фигурой, человеком, а нее богомерзким порождением сатаны. Разверзнувшаяся геенна огненная: старшего Борджиа, казалось, стоило подтолкнуть, и он упадет. Чезаре бывал в аду каждый день и вместо борьбы подружился с собственными демонами, найдя тем самым в себе силы признать: Лукреция для него — и на небе, и на земле, и в воде, и ниже земли.
Беспроигрышная проверка Микелетто на покладистость, да только вот плоть слаба, и кардинал, никогда не испытывавший интерес к мужским телам, вдруг почувствовал, что не может спокойно наблюдать за происходящим: хорошо, что длинная и просторная сутана прикрывала его позор. Ибо мог ли какой-то ничтожный представитель непривилегированного класса быть удостоен столь пристального и исключительного отношения к себе от сына Папы Александра VI? Ибо как неприглядный, сутулый, рыжеволосый мужчина мог вызывать томление?
По лицу Микелетто пробежала судорога, словно бы рябь по поверхности воды от ветра: он достиг пика удовольствия, и, наконец, бесшумно излился себе на ладонь, удерживая белесые капли в кулаке, чтобы не запачкать одеяния кардинала, стоявшего слишком близко. В соседних камерах бряцали доспехами сторожа и слышались голоса: пленники отсутствовали, и палачи задаром ели хлеб, развлекая себя пустыми беседами, чтобы хоть как-то убить время. Возможно, если бы Чезаре напряг слух, он бы понял, о чем они разговаривали и не заподозрили ли чего, услышав странные звуки, но не хотел. Главное — хорошо, что охрана до сих пор не сбежалась, иначе следующим распоряжением для Микелетто стал бы приказ избавиться от трупов тех, кто видел слишком много.
Чезаре улыбнулся, непринужденно делая шаг назад, словно бы только затем, чтобы вернуть кнут на положенное место. На расстоянии — лихорадка в крови бурлила не так сильно. Микелетто, вытерев руку об висевшую на гвоздике на стене тряпку, невозмутимо привел себя в порядок, пристегнув гульфик на место и склонил голову набок. В этом он весь: сутулый, взгляд — исподлобья, походка пружинистая, нарочито-расслабленная, хотя на самом деле каждый шаг выверенный, словно бы наемник в любую секунду готов слиться с тенями.
— Что же является причиной для вашего веселья, милорд, не просветите? — прошептал он, шипя как змей-искуситель праматери человечества, втравляя в нее непослушание.
— Я подумал, что бы ты сделал, если бы кардинал Орсини приказал удовлетворить самого себя на его глазах. Порочный старикашка, наверняка, сам испытал бы вожделение, — богатая фантазия кардинала нарисовала во всех подробностях эту картину, и Чезаре моргнул: он сам не без греха, чтобы бросать в кардинала камень. — Надо признать, что слухи о мужеложстве Орсини если и ходили, то в рамках разумного, лишь как отголосок чьего-то желания очернить бывшего кардинала, царство его небесное, по сравнению с тем же делла Ровере, с которым тебе лишь предстоит вести дела. Так что, Микелетто, каковы были бы твои действия?
— Вам бы пришлось, милорд, через пару дней вылавливать из Тибра труп с перерезанной глоткой и удаленным мужским достоинством, — прошелестел наемный убийца, и его лицо ничего не выражало.
— Вот как? Интересно. И почему же ты не поступил так со мной?
Нельзя было отрицать, что у Чезаре проскользнула искорка холода по позвоночнику: есть ли у этой бездушной машины для убийства границы, сдерживающие его? Микелетто какое-то время молчал, прежде чем ответить.
— Я хочу заслуживать ваше доверие и показать, что буду целиком и полностью выполнять ваши приказы.
Опрометчивое высказывание или продуманный расчет?
— Значит ли это, что если я велю тебе… стать женщиной для моего конюха, которому, к слову сказать, всего около пятнадцати-шестнадцати лет, ты покорно согласишься? — не пытаясь скрыть недоверие, иронично поинтересовался Чезаре.
Микелетто поклонился, на мгновение вперив взгляд в пол:
— Да, милорд. Но в подобном случае за здоровье вашего слуги, я не смогу ручаться.
Мальчишка-конюх, заросший и вечно грязный, наверное, видел десятый сон, не подозревая, что могло его ожидать. Ответ устроил Чезаре: глупый слуга не стоил и дуката, как и тот, кто спокойно стерпел бы унижение. Его верный вассал, тень его Величия, правая рука должен быть надежным как скала, который даже под пытками во время допросов не опорочит своего господина и будет восхвалять его милость. Но рано или поздно собака начнет кусаться, разве нет?
— А если я прикажу… делать вам это каждый день и лично буду присматривать за сохранностью жизни юного слуги?
— Я подчинюсь, сир.
Микелетто смотрел на него немигающим взглядом, словно ожидал, что старший Борджиа решится исполнить свою провокацию сейчас же и позовет сюда конюха. Ни грамма лжи: ни интонаций, ни мимики — застывший как гранит, послушный чужой воле. Чезаре впервые встречал человека с таким бесстрастным, трудночитаемым лицом.
— Пока это лишь слова, но твоя самоотверженность, тем ни менее, впечатляет, — Чезаре намеренно проглотил недостойный служителя Церкви комментарий о других, не менее впечатляющих вещах. — Не думаю, что благоразумно совершать подобное, чтобы испытать твое доверие, когда есть масса более полезных способов.
Рано или поздно случай подвернется, все-таки служба у Папы Александра VI не исключала возможностей использовать таланты наемного убийцы по назначению.
— Приведи себя в порядок и сделай вид, что тебя очень долго пытали.
Кардинал кивнул наемнику и вышел из камеры.
Столько дел еще предстоит: обсудить с отцом новые буллы, что тот намерен издать, и избежать упоминания Микелетто в разговоре с ним об отравлении Орсини. Обговорить с матерью меры предосторожности, потому что теперь она и Лукреция должны были строго их придерживаться. Разрубить клубок заговор, который без сомнений возглавит — если еще не возглавил — делла Ровере, и не допустить новые. И кроме того, в данный момент Чезаре нужно… уединиться в собственных покоях, чтобы справиться с проблемами весьма деликатного характера.
Которые он упорно не собирался признавать за проблемы: ведь это была спонтанная реакция организма, которая больше никогда не повторится.
А что касается готовности Микелетто... Что ж, похоже Чезаре раскрыл один из его секретов, коих у наемного убийца наверняка было немереное количество, но на фоне беззакония семьи Борджиа, замаливавшегося ежедневно, чужой грех мерк. Микелетто — бродячий пес, который счастлив обрести хозяина, и Чезаре был рад привязать его к себе болью и опосредственным удовольствием.
Возможно, в будущем он использует свое преимущество: никогда не знаешь, что пригодится, а пока — Бог дал ему грозное оружие, чтобы защитить престол Святого Петра, наместника на Земле и семью Борджиа, и Чезаре им воспользуется в полной мере.
Аминь.